В этот день
В ночь с 20 на 21 декабря 1936 года
в окно к учительнице математики
влетает шаровая молния.
Зависает над столом
и интересуется:
-Ты зачем мною людей пугаешь?
Учительница нехотя откладывает
домашние работы –
прекрасный ровный свет,
практически дневной,
это вам не керосинка,
вот под таким бы и проверять…
Демаскировки она не боится:
все знают, в вёске должна быть ведьма.
И потом – кому жаловаться?
«В ночь с 5 на 6 января 1937 года, –
издевательски цитирует мячик, –
то бишь, в день переписи населения, –
«будет летать огненный змей,
который будет спрашивать,
кто за советскую власть, кто против.
Тех, которые скажут, что за большевиков,
тех змей будет записывать…»
-Это теперь тебе так стучат? –
серая короткая стрижка,
узкие губы, круглые очки,
невидимка, камешек, кремешек на дороге.
Если ударить железом,
проскочит искра.
Если не ударить…
-Это теперь в НКВД так стучат, – сообщает змей. –
А я читаю.
Они не экономят на электричестве.
-Я, – отзывается учительница, –
предупредила тут кое-кого,
чтобы во время переписи
не трепали лишнего.
Особенно о соседях.
Мол, сами понимаете, у нас не Минск
и сказанное слышат не только органы.
Рыжий шар знает: на трасянке,
густой, как туман над болотом,
оно звучало совсем иначе.
Но кивает и опускается
в гостеприимно предложенное блюдечко с чаем,
испаряя кирпичную воду без сахара.
С чернилами в последнее время стало лучше.
С чаем – не особенно.
-Придут? – спрашивает учительница.
-Обязательно. – и поясняет. –
Перепись же. Они себе предсказали
сказочный рост населения.
А увидят то, что здесь было все эти годы.
Не поверят.
Пойдут искать вредителей.
-Чёрт. – говорит учительница.
И даже не извиняется.
-Уезжай. – подтверждает змей. – Прямо сейчас.
До переписи. Сибирь там, Казахстан.
Ближе нельзя. Ближе… все закрыто.
-В тридцать первом ты говорил мне другое.
-В тридцать первом было чем им помочь.
Учительница глотает «теперь – нет»,
отхлебывает воду с привкусом дыма и торфа.
Она – ровесница века
и до своих тридцати шести дожила
на умении видеть, считать, делать выводы,
на умении выйти, не обернувшись,
и на некоторых иных умениях,
о которых и днем не стоит.
-Присмотрись к председателю ячейки. –
советует она змею, –
Он, конечно, городской-партейный, но и я-то…
Он может тебя услышать.
-Попробую. – неуверенно отвечает змей
и дело тут явно не в сомнительной кандидатуре
председателя партячейки.
-Что? – резко спрашивает учительница, – Что случилось?
Потому что «придут» – это не «случилось».
Это ожидаемо, привычно, предсказуемо.
Вопрос времени.
-Я теряю себя. – говорит змей. –
Умирают тут слишком много.
А будут больше.
Раньше хоть деваться было некуда.
Поплачешь год-другой,
и сам собой склеишься обратно.
А теперь можно течь по проводам,
источать свет, двигать машины,
сразу все хорошо,
все правильно, как в раю.
Даже лучше – не надо дышать и помнить.
Я к женщинам вашим залетать перестал,
а ведь прекрасней нет ничего на свете…
Имя твое в сводке увидел с третьего раза.
Первые два пропустил.
Был занят. Светил им.
Им светил, понимаешь?
Я не знаю, насколько меня еще хватит.
-Уходи со мной. – предлагает учительница.
-Не поможет. Соскользну, увлекусь, забуду.
-Уходи во мне.
Шаровая молния поднимается в воздух,
слои и слои силы, огня и смерти…
-А что, если я обманываю?
Ты впустишь, я займу твое место,
начну тебя двигать, жить тобою?
-Мне было семнадцать, – улыбается учительница, –
когда началась война.
Мне было двадцать два, когда она не закончилась.
Расскажи мне, чего я не видела… и не делала?
Она встаёт, расправляет плечи,
слои и слои силы, огня и смерти…
И протягивает руку.
Через три с половиной минуты,
через вечность
-Вот значит как, – говорит учительница,
сложным движением сводя за спиной
все три пары крыльев.
Она все еще трезво оценивает свои силы
и не рассчитывает обратить вспять
движение целой страны,
но всегда есть кто-то,
кто может выжить здесь и сейчас,
если вовремя протянуть руку.
И пока она проверяет оставшиеся задания
(это нужно сделать в любом случае)
в глазах ее разгорается
тяжелый медленный свет –
тот самый, из-за которого ангелы
входили к дочерям человеческим.