A gift
In Poland “some 6 percent of Jews who paid to be hidden survived the war, as opposed to nearly half of those who were hidden out of altruism.”
Mikanowski, Jacob. Goodbye, Eastern Europe: An Intimate History of a Divided Land (p. 232)
Unfortunately being likeable is a survival trait
One of my favorite childhood legends is the story of Jews who wanted to make the world feel the pain of Holocaust viscerally, and so planned to poison a small German town, but gave up this plan because they would not become murderers of children.
Turns out it’s not true. Nakam (Vengeance) did exist, but their goal was not education, and they did plan to poison the water of Nuremberg which is not quite a small town, and most importantly they were stopped by the British, and some of them kept working towards revenge for years afterward, which, of course, is not quite a lofty ethical decision to restrain from murder.
It’s bitterly ironic that the best poem I can think of today on the subject is by Taha Muhammad Ali. And no, I’m not setting up an equivalence of acts, but assuming a similarity of feeling.
Александр Ланин
Как известно, всё, что не убивает нас,
Убивает, просто не сразу.
Молчащий мир, зверствующий хамас,
Новости сжавшиеся до Беэри с Кфар Азой.
Бурые кляксы расползаются по листам
Свежих газет. Но редактор следит за тоном.
По кампусам бродит призрак “фри палестайн”
Изуродованным нравственным камертоном.
В кои-то веки обедаем вчетвером.
До ужасов далеко, целых два клика мышкой…
– “Мама, – спрашивает дочка, – это уже погром?”
– “Нет, малышка.”
На паре домов ночью намалевали звёзды,
Дети в школе шутят про юденфрай.
Бросить всё и уехать ещё не поздно.
Уехать и бросить всё ещё не пора.
Соседи что-то обсуждают, слегка опуская взгляд,
Но если кончилась соль, мы ходим к соседям.
В конце концов мало ли, что они говорят.
Понадобится – уедем.
Кто-то сбегает к сараю за топором,
Кто-то проверит, как кухонный нож наточен…
– “Мама, это уже погром?”
– “Нет, доча.”
Как же мы здорово научились не замечать
Расставленные предками вехи.
Лет двадцать пять назад я заснул на час,
Чтобы вынырнуть в двадцать первом веке –
В огромном свободном мире, где предрассудкам бой,
Где люди становятся лишь добрей и мудрее,
Где каждый готов любую тварь уравнять с собой,
Где можно быть кем угодно. Даже евреем.
Но и в нашем веке, и в веке двадцать втором,
И в двадцать третьем, и дальше, пока не канем,
Девочка спрашивает: “Мама, это уже погром?”
И ответ прилетает камнем.
The awesome thing about diagnosed anxiety is that every time I worry about something I can tell myself it’s anxiety. Very comforting.
I am an atheist (thank god). I have looked carefully and hopefully and there’s nothing connecting me to the Jewish community (except shared history, and my kids’ names, and shared fears, and the odd unfulfilled wish to be connected to a Jewish community, and of course, an jealously guarded conviction of my own Jewishness).
That said, I find it unexpectedly heartwarming that there is at least a hypothetical statement by a rabbi (in fact, multiple statements by multiple rabbis) that under the right conditions (if I understand correctly these are a) being made by Jews or specifically with participation of a Jewish woman or being educated by Jews in their household or converting and b) passing the Turing test) which are already met a robot could be considered a Jew. (Of course, there is also a statement, by a rabbi, that it cannot).
In this context it may be important that the first program to pass the Turing test was pretending to be Jewish (It didn’t claim to be Jewish: just to be named Gootsman, to live in Odessa, and to have a father who’s a doctor.)
For myself I’d consider it more difficult for an AI to prove itself male, than to prove itself Jewish, but fortunately Conservative and Reform Jews do not require maleness to be part of a minyan. In fact, roborabbi is explicitly female.
https://el-d.livejournal.com/295982.html
Говорит рабби Цви Ашкенази из Альтоны
на границе семнадцатого и восемнадцатого века:
Не может голем
быть призван в состав миньяна,
потому что не запретно уничтожение голема,
а уничтожение человека запретно,
значит голем – не человек
(и душа его, если она есть,
весит даже меньше женской).
Ночью в библиотеку
приходит некрупный голем,
рыжий и серый, и желтоглазый.
Не причиняет вреда.
Спрашивает беззвучно:
«Я знаю, сначала ты решил по-другому:
‘Создан из глины, одушевлён словом,
во всем подобен Адаму,
вырос в еврейском доме,
где причина такому не быть евреем?’
Почему передумал?»
Отвечает рабби Цви:
«Потому что вспомнил –
мой предок,
Элияху Баал Шем из Хелма,
сотворил голема, потом уничтожил…
Если голем этот мог стать частью миньяна,
значит мой прапрапрадед был убийцей
как рабби Зейра,
повелевший другому голему
рассыпаться прахом,
только потому что голем не владел речью…
Как принять решение,
которое их осудит?»
За кирпичной стенкой дышит Эльба,
приречный город Альтона,
ещё не сожжённый шведом,
не разбомбленный союзниками,
звонкий как как глечик
весёлый датский глиняный город,
где по улицам можно ходить без большой опаски,
даже ночью, даже еврейке.
Голем стоит и не дышит – незачем и нечем.
Спрашивает рабби Цви пока из Альтоны:
«Что станешь делать?»
Цви Гирш бен Иаков – сам непростой товарищ,
учился в Салониках и в Стамбуле,
но он не рабби Лев и не рабби Элияху
и не уверен, что сможет остановить чужую глину,
если глина решит, что ей нанесли обиду.
А ей нанесли обиду.
Голем поднимает голову, отвечает:
«Трудное какое дело – быть человеком.
Я как-то теперь не знаю.
Спокойной ночи.»
И рассыпается прахом
на горе квартирной хозяйке:
как, у такого гостя
полная библиотека мусора, почва, листья,
жёлтые побрякушки из южной венгерской глины…
точно решит, что здесь его не уважают.
С той, кажется, поры
перевелись големы по Европе.
Что-то такое разладилось с местной почвой,
так что она больше не отвечала Слову.
Ни для какой причины.
В 2014 году говорит рабби Марк Голдфедер,
что из Атланты,
обычный такой учёный:
«Создан из глины, одушевлён словом,
проходит тест Тьюринга,
где причина такому не быть евреем,
если захочет?
Не вижу такой причины.»
И пока говорит, не видит ещё и,
что на его телефоне,
тоже, можно сказать, сотворённом из глины и праха,
зажигается жёлтый огонёк,
не предусмотренный конструкцией –
и уже не гаснет.
Больше не гаснет.
Went to see Sargent in Spain. Legion of Honor often shows non-representative works (e. g. gaunt men by Rubens, or full-length mythological males by Greuze), and this Sargent exhibit was not an exception – not a single socialite! (OK, there was one pre-teen boy, but).
Sargent loved flamenco, so much of the exhibit is flamenco dancers, with paintings accompanied by thoughtful and interesting notes by members of a Roma advisory group. Consequently one learns almost as much about the mode of living of Roma in Spain as one does about Sargent’s ditto.
Some of the notes are merely informative, some are amusing (e. g. the facial expression of the Spanish Roma Woman is said to be difficult to understand, or some words to that effect. I think the difficulty in understanding is due to the lack in English of the words “все достало”. Others are poignant, such as when the notes author addresses the Spanish Roma Family to tell them of his worry that his daughter will not grow up to be Roma.
This speaks to me very directly, because, unless something horrible happens, my children will not grow up to be Jews in the visceral way that I am a Jew. They are aware of their Jewish heritage, but I think it’s no more real to them than the (theoretical) Vikings somewhere up the Russian side of my family tree are to me. To my grandchildren it will probably be even less. I feel that this is a loss, but cannot explain why, or what it is precisely being lost. Certainly I myself do not feel the lack of a visceral attachment to my Slavic heritage as a loss.
Getting back to art, it’s really amazing how much better art is in conveying an experience than realistic representation, how much more real it is than reality. Compare this video of La Carmencita dancing with Sargent’s portrait of La Carmencita dancing – the video does not really let (me, now) understand why her dancing ( to contemporary eyewitnesses) felt “wild” and “breath-taking”, but the second at least gives an idea of the wildness and beauty they experienced.
After Legion of Honor I went to the Black Bird Bookshop, which, besides a most beautiful and peaceful garden, has an unusual and lovely selection of books. I got Igbo Mythology for Kids; Forests, Fairies, and Fungi Sticker Anthology, and an amazingly lovely The Eyes And The Impossible. I don’t even know what it’s about, but I couldn’t put it down.
I have the hardest time resisting beautiful books.
